Конечно, дети, вы не можете знать, о чем говорят
птицы. Они разговаривают человеческим языком только рано утром, при восходе
солнца, когда вы еще спите. Позже, днем, им уже не до разговоров: только
поспевай - здесь клюнуть зернышко, тут откопать земляного червячка, там
поймать мушку в воздухе. Птичий папаша просто крылья себе отмахает; а мамаша
дома за детьми ухаживает. Вот почему птицы разговаривают только рано утром,
открывая у себя в гнезде окна, выкладывая перинки для проветривания и готовя
завтрак.
- ...брым утром, - кричит из своего гнезда на сосне черный
дрозд, обращаясь к соседу-воробью, который живет в водосточной трубе. -
Уж пора.
- Чик, чик, чирик, - отвечает тот. - Пора лететь, мошек
ловить, чтобы было что есть, да?
- Верно, верно, - ворчит голубь на крыше. - Просто беда,
братец. Мало зерен, мало зерен.
- Так, так, - подтверждает воробей, вылезая из-под одеяла.
- А все автомобили, знаешь? Пока ездили на лошадях, всюду было зерно, -
а теперь? А теперь автомобиль пролетел - на дороге ничего. Нет, нет, нет!
- Только вонь, только вонь, - воркует голубь. - Поганая
жизнь, брр! Придется, видно, закрывать лавочку. Кружишь-кружишь, воркуешь-воркуешь,
а что за весь труд выручил? Горстки зерна не наберешь. Прямо страх!
- А ты думаешь, воробьям лучше? - сердито топорщится воробей.
- По совести сказать, кабы не семья, я бы отсюда - фю-ить!
- Как твой родич из Дейвице? - отзывается невидный в гуще
ветвей крапивник.
- Из Дейвице?.. - переспросил воробей. - Там у меня знакомый
есть, Филиппом зовут.
- Это не тот, - сказал крапивник. - Того, что улетел,
звали Пепик. Такой взъерошенный был воробышек, вечно немытый-нечесаный;
и целый день ругался: в Дейвице, мол, скука смертная... Другие птицы
зимовать на юг улетают, на Ривьеру или в Египет: скворцы, например,
аисты, ласточки, соловьи. Только воробей всю жизнь в Дейвице торчит. "Я
этого так не оставлю, - покрикивал воробей по имени Пепик. - Если может
лететь в Египет какая-нибудь ласточка, что на уголке живет, почему бы и
мне, милые, не полететь? Так и знайте, обязательно полечу, только вот упакую
свою зубную щетку, ночную рубашку да ракетку с мячами, чтобы там в теннис
играть. Увидите, как я всех в теннис обставлю. Я ведь ловок, хитер:
буду делать вид, будто кидаю мяч, а вместо мяча сам полечу и, если меня
трахнут ракеткой, я от них упорхну либо убегу - прочь! прочь! прочь! А
как только всех обыграю, куплю Вальдштейнский дворец и устрою там на крыше
себе гнездо, да не из обыкновенной соломы, а из рисовой и из майорана,
дягиля, морской травы, конского волоса и беличьих хвостов. Вот как!" Так
рассуждал этот воробышек и каждое утро подымал шум, что сыт этими самыми
Дейвице по горло и непременно полетит на Ривьеру.
- И полетел? - спросил черный дрозд на сосне.
- Полетел, - продолжал в чаще ветвей крапивник. - В один
прекрасный день ни свет ни заря - пустился на юг. А только воробьи никогда
на юг не улетают и не знают туда дороги. И у этого воробья, Пепика, то
ли крылья коротки оказались, то ли геллеров не хватило, чтобы переночевать
в трактире; воробьи, понимаете, спокон веков - пролетарии: целый день знай
взад и вперед пролетают. Короче говоря, воробей Пепик долетел только до
Кардашовой Ржечице, а дальше не мог: ни гроша в кармане. И уж тому был
радехонек, что воробьиный староста в Кардашовой Ржечице сказал ему по-приятельски:
"Эх, ты, бездельник, шатун никчемный. Думаешь, у нас в Кардашовой Ржечице
на каждого голодранца, бродяжки-подмастерья, сезонника, а то и беглого
вдоволь конских яблок да катышков приготовлено? Коли хочешь, чтоб тебе
позволили остановиться в Кардашовой Ржечице, не смей клевать ни на площади,
ни перед трактиром, ни на шоссе, как мы, здешние старожилы, а только за
гумнами. А для устройства жилья выделяется тебе из казенных запасов клок
соломы в сарае под номером пятьдесят семь. Теперь подпиши вот это заявление
о прописке и убирайся, чтоб я тебя больше не видел". Так получилось, что
воробей Пепик из Дейвице, вместо того чтоб лететь на Ривьеру, остался в
Кардашовой Ржечице.
- Он и теперь там? - спросил голубь.
- И теперь, - ответил крапивник. - У меня там тетя живет,
и она мне про него рассказывала. Он смеется над тамошними воробьями, галдит:
дескать, смертная тоска быть воробьем в Кардашовой Ржечице; ни трамвая
там, как в Дейвице, ни автомобилей, ни стадионов "Славия" и "Спарта", -
ну ничегошеньки. Сам он не собирается всю жизнь торчать в Кардашовой Ржечице:
его, мол, приглашают на Ривьеру, и он только ждет, когда из Дейвице деньги
придут. И столько наговорил им всякого о Дейвице и Ривьере, что и кардашово-ржечицкие
воробьи поверили: в другом месте лучше - и перестали клевать, а только
чирикают, галдят, ропщут, как все воробьи на свете. Твердят: "Всюду
лучше, чем, чем, чем у нас!"
- Да! - отозвалась синица из кизилового куста. - Странные
бывают птицы. Здесь, возле Колина, в таком плодородном крае, жила одна
ласточка. И прочла она в газетах, что у нас все очень плохо, а вот в Америке,
милые, такие хитрюги: до всего доходят, знают, что к чему! И забрала эта
ласточка себе в голову: надо, дескать, во что бы то ни стало на эту
Америку посмотреть. Ну, и поехала.
- Как? - прервал крапивник.
- Не знаю, - ответила синица. - Скорей всего на пароходе.
А то на самолете. Может, пристроила гнездо к дну самолета или каютку с
окошком, чтоб можно было голову высунуть, а захочется - так и плюнуть.
Словом, через год вернулась и говорит, что была в Америке, и там все не
так, как у нас. Даже и сравнить нельзя - куда там! Такой прогресс. Например,
никаких жаворонков нету, а дома такие высокие, что если б воробей на крыше
гнездо себе свил и из того гнезда выпало бы яичко, так оно падало бы так
долго, что по дороге из него вылупился бы воробышек, и вырос бы, и женился
бы, и народил бы кучу детей, и состарился бы, и умер бы в преклонном возрасте,
так что на тротуар, вместо воробьиного яйца, упал бы старый мертвый воробей.
Вот какие там дома высокие. И еще говорила ласточка, что в Америке все
строят из бетона, и она тоже так строить научилась; пускай, мол, другие
ласточки прилетают смотреть; она им покажет, как строить ласточкино гнездо
из бетона, а не прямо из грязи, как они, глупые, до сих пор делали. И вот
пожалуйста! Слетелись ласточки отовсюду: из Мнихова Градиште, из
Чаславы, из Пршелоуче, из Чешского Брода и Нимбурка, даже из Соботки и
Челаковице. Столько собралось ласточек, что пришлось натянуть для них семнадцать
тысяч триста сорок девять метров телефонных и телеграфных проводов, чтоб
им было на чем сидеть. И когда они все собрались, сказала американская
ласточка: "Вот послушайте, парни и девушки, как в Америке строят
дома и гнезда из бетона. Сперва надо натаскать кучку цемента. Потом - кучку
песку. Потом налить туда воды; и получится каша такая; из этой-то каши
и строится настоящее современное гнездо. А если нет цемента, смешайте песок
с известью. Тогда получится каша из извести с песком. Только известь должна
быть гашеная. Я сейчас вам покажу, как гасят известь. Сказала и - порх-порх!
- полетела на стройку, где работали каменщики, за негашеной известью. Взяла
кусочек извести в клювик и - поррх! - уже летит обратно. А в клювике-то
влажно - и давай известь у ней в роточке гаситься, и шипеть, и жечь. Испугалась
ласточка, выпустила известь и кричит: "Вот смотрите, как надо гасить известь.
Ой-ой, как жжется! Ой, батюшки, как щиплет! Ой, караул! Ей-ей, так и палит,
ох-ох-ох, а-ля-ля-ля, о чтоб тебе, с нами крестная... о ч-черт, фу ты,
святые угодники, ой-ей, ах-их, душа из тела вон, боже мой, уф, мать пресвятая
богородица, разрази его, о горюшко, мама, ой беда, эх-эх, милые, брр, этакая
дьявольщина, уй-юй, чтоб ему, ох-хо-хо, ай-ай, окаянство!" Вот как гасят
известь! Остальные ласточки, слыша ее горькие жалобы и стоны, не стали
ждать, что будет дальше, а, тряхнув хвостиками, полетели по домам. "Славное
было бы дело, если б мы так обожгли себе клюв", - подумали они. Поэтому
ласточки до сих пор строят свои гнезда из грязи, а не из бетона, как их
учила подруга, побывавшая в Америке... Но ничего не поделаешь, милые, мне
надо лететь за провизией!
- Кумушка синица, - откликнулась дроздиха, - раз уж вы
летите на базар, купите мне там, пожалуйста, кило дождевых червей, только
хороших, длинных. А то мне сегодня некогда: надо учить детей летать.
- С удовольствием, соседка, - ответила синица. - Знаю,
золотая моя, как это трудно - научить детей летать по-настоящему.
- А знаете, - спросил скворец на березе, - кто научил
нас, птиц, летать? Я вам расскажу. Мне карлштейнский ворон говорил, который
сюда прошлый раз, в большие морозы, прилетал. Этому ворону самому сто лет,
да слышал он это от своего деда, которому сказал об этом прадед, а тот
узнал про это от прадеда своей бабушки с материнской стороны. Так что это-святая
истина. Так вот, бывает иногда, вдруг - ночью звезда упадет. Да иной раз
падающая звезда эта - и не звезда совсем, а золотое ангельское яйцо. И,
падая с неба, воспламеняется оно в своем падении и как жар горит. Это святая
истина, потому что мне это карлштейнский ворон рассказал. А люди ангельские
яйца эти как-то иначе называют, - не то метры, не то монтеры, менторы либо
моторы - как-то так вот!
- Метеоры, - сказал дрозд.
- Да, да, - согласился скворец. - Тогда птицы еще не умели
летать, а бегали по земле, как куры. И, видя, как такое ангельское яйцо
с неба падает, думали: хорошо бы его высидеть и посмотреть, какой
из него вылупится птенец. Это сущая правда, потому, что так тот ворон рассказывал.
Раз они за ужином об этом толковали, - вдруг совсем рядом, за лесом - бац!
- упало с неба золотое, лучезарное яйцо, так что даже свист слышно было.
Все сразу туда кинулись, - аист впереди, потому что у него самые длинные
ноги. Нашел он золотое яйцо, взял его в лапу; а оно от падения еще страшно
горячее было, так что аист обе лапки себе обжег, но все-таки принес это
раскаленное яичко к птицам. Потом сразу шлеп-шлеп по воде, чтобы обожженные
лапки остудить. Оттого с тех пор аисты по воде бродят, чтоб коготки остуживать.
Вот что мне ворон рассказал.
- А дальше что? - спросил крапивник.
- Потом, - продолжал скворец, - приковыляла дикая гусыня
- хотела на это яйцо сесть. Но оно еще жглось; она обожгла себе брюшко
- и скорей плюх в пруд, чтобы его охладить. Оттого гуси до сих пор плавают
на брюшке по воде. После этого все птицы стали одна за другой ангельское
яйцо высиживать.
- И крапивник тоже? - спросил крапивник.
- Тоже, - ответил скворец. - Все птицы на свете это яйцо
высиживали. Только когда дошла очередь до курицы и позвали ее, она ответила:
"Как? Как? Куда, куда так? Когда же клевать? Кто себе враг? Какой дурак?"
И не пошла высиживать ангельское яйцо. А когда все птицы по очереди на
том яйце отсидели, вылупился из него божий ангел. Но, вылупившись, не стал
ни клевать, ни пищать, как другие птицы, а полетел прямо к небу, возглашая
аллилуйю и осанну. Потом сказал: "Чем мне отблагодарить вас, милые
птички, за вашу ласку, что вы меня высидели? С этих пор будете вы летать,
как ангелы. Смотрите: надо вот так взмахнуть крыльями и - готово, полетели!
Итак, внимание: раз, два, три!" Не успел он сказать "...три", как
все птицы начали летать и летают до сих пор. Только курица не умеет, потому
что не хотела высиживать ангельское яйцо. И все это - святая правда, потому,
что так рассказал карлштейнский ворон.
- Итак, внимание! - сказал дрозд. - Раз, два, три!
Тут все птицы тряхнули хвостиком, взмахнули крыльями и
полетели каждая за своей песней и своим пропитанием, как научил их ангел
божий.
